Папа не соглашался купить мне куклу Барт Симпсон. Мама — да, хотела, но папа не соглашался, он говорил, что я избалован. Зачем покупать, а?- говорил он маме. Зачем покупать? Он только свистнет, и ты вскакиваешь по стойке смирно. Папа говорил, что я не умею ценить деньги, и что, если я не научусь этому пока я маленький, то когда я, да, научусь? Дети, которым сразу покупают кукол Барт Симпсонов, потом вырастают бездельниками, они только и могут, что грабить киоски, потому что привыкают, что все, чего они хотят, у них легко появляется. Поэтому вместо куклы Барт, он купил мне уродливого фарфорового поросенка с дыркой в спине, и теперь я буду уже расти правильно, и не стану бездельником.

Каждое утро теперь я должен выпивать стакан шоко, именно потому, что я ненавижу его. Шоко с пенкой — шекель, без пенки полшекеля, а если меня вырвет сразу после этого, я не получаю ничего. Монетки я запихиваю в поросенка, прямо в дырку в спине, и когда его трясут, монетки там внутри звякают. Когда в поросенке будет уже много монеток, так много, что они уже не будут звенеть, тогда я получу куклу Барт на скейтборде. Так папа сказал, и это будет педагогично.

Поросенок симпатичный, пятачок у него холодный, если прикоснуться к пятачку, поросенок улыбается, и когда засовываешь ему в дырку шекель — тоже, и когда засовываешь только полшекеля — тоже, но что особенно здорово, он улыбается даже, когда ничего не кладешь в дырку. Я придумал ему имя, я назвал его Писахзон, в честь одного человека, который жил когда-то в нашем почтовом ящике. Моему папе никак не удавалось отскрести с ящика наклейку с его именем. Писахзон был не как другие мои игрушки, он вел себя тихо. Нужно было только следить за ним, чтобы он не спрыгнул со стола вниз. Осторожно, Писахзон! Ты фарфоровый — говорю я ему, немного подвигая его к краю, чтобы он посмотрел на пол. Он улыбается мне и терпеливо ждет, когда я выпущу его из рук. Я просто умираю, как он улыбается! Только для него я пью этот противный шоко с пенкой каждое утро, чтобы можно было засунуть ему в спину шекель и посмотреть на его улыбку. Я люблю тебя, Писахзон-говорю я ему после этого. Честное слово, я люблю тебя больше, чем папу и маму. И я буду любить тебя всегда, что даже если ты будешь грабить киоски. Но, боже тебя упаси прыгать со стола!

Вчера папа пришел, взял Писахзона со стола и принялся трясти и переворачивать его. Осторожно, папа, -сказал я ему- у Писахзона заболит живот. Но папа продолжал. Уже не гремит, ты знаешь, о чем это говорит, Йови? Что скоро ты купишь Барта Симпсона на скейтборде Чудесно, папа, сказал я, — Барт Симпсон на скейтборде, чудесно. Только перестань трясти Писахзона, он себя почувствует плохо. Папа вернул Писахзона на место и пошел звать маму. Он вернулся через минуту, таща за руку маму, а в другой руке он держал молоток. Ты видишь, я был прав, сказал он маме. Так он научится ценить вещи. Правда, Йови? Конечно, научусь,- сказал я, -конечно, но зачем молоток? Это для тебя,- сказал папа и вложил мне молоток в руку. Только осторожно. Конечно, я буду осторожен.- сказал я, действительно осторожно держа его, но через несколько минут папе надоело, и он сказал:Ну, разбей уже этого поросенка. Что?- спросил я- Писахзона? Да, да Писахзона-сказал папа. Разбей его. Он собрал тебе деньги на Барта Симпсона, и теперь ему уже тяжело.

Писахзон улыбался мне грустной улыбкой фарфорового поросенка, который понимает, что это его конец. Черт с ним, с Бартом Симпсоном, из-за него я должен дать молотком по голове другу?! Не хочу Симпсона. Я вернул папе молоток. Мне достаточно Писахзона. Ты не понимаешь, сказал папа, — все правильно, это педагогично, давай я разобью его для тебя. Папа уже схватил молоток, и я увидел расширившиеся глаза мамы и усталую улыбку Писахзона, и понял, что — все, если я ничего не сделаю, он погиб. Папа, — я вцепился в его ногу. Что, Йови? сказал папа, в то время, как молоток еще был в его поднятой руке. Я хочу еще шекель, пожалуйста, — заныл я. Дай мне положить в него еще шекель завтра после шоко. И я разобью. Завтра, я обещаю Еще шекель? — улыбнулся папа и положил молоток на стол. Ты видишь, ребенок стал сознательным.

— Да, сознательным, — сказал я, — завтра. Я уже давился слезами.

После того, как они вышли из комнаты, я крепко-крепко обнял Писахзона и не стал больше сдерживать слез. Писахзон ничего не говорил, только дрожал тихо в моих руках.

— Не беспокойся, — прошептал я ему на ухо. — Я спасу тебя.

Ночью я дождался, когда папа закончил смотреть телевизор в салоне и пошел спать. Тогда я встал тихо-тихо и выбрался вместе с Писахзоном с балкона. Мы долго шли с ним в темноте, пока не добрались до пустыря, поросшего колючками. Свиньи умирают на пустырях, — сказал я Писахзону, ставя его на землю. Именно, на пустырях с колючками. Тебе тут будет хорошо. Я подождал ответа, но Писахзон молчал. Я дотронулся до его пятачка, но он только грустно смотрел на меня. Он знал, что мы никогда больше не увидимся.